К молоденькой медсестре, сидевшей на ресепшен, шаркая ногами, медленно подошла сгорбленная старушка в поношенном штопанном, но чистом голубеньком халатике.
– Дочка, помоги мне до лифта дойти. Нога проклятая опять разболелась, а мне вниз надо очень.
– Клавдия Захаровна, ну зачем вам вниз, – девушка выскочила из-за стола и бережно взяла старушку под руку.
– Так, сынок мой обещался приехать. Вот, встретить хочу.
– Он у главврача, наверное, сейчас, – голос медсестры внезапно дрогнул.
Она нежно приобняла старушку и повела её обратно в переполненную палату.
– Вы не переживайте, Клавдия Захаровна, – девушка незаметно смахнула слезу, так некстати скатившуюся по щеке. – Я сейчас к Саиду Ибрагимовичу спущусь и спрошу про вашего сына. Если он приехал, я сразу же приведу его сюда.
– Спасибо, дочка. Дай бог здоровья тебе, – старушка погладила медсестру по руке и поковыляла к широкому окну в палате.
Опёршись руками на клюку, смотрела Клавдия Захаровна сквозь стекло на танцующие в воздухе снежинки и ждала. Ждала, что придёт, наконец, её Ванечка, навестит мать, но сын всё не приходил.
Соседки по палате, которых родственники навещали едва ли не каждый день, жалели старую блокадницу, недавно отметившую девяносто третью годовщину. Даже подарки вручили, кто что мог. Коробку конфет, старенький приёмник, чтобы могла Клавдия Захаровна слушать любимый «Маяк». Мариночка — медсестра на ресепшен, — мягкие тёплые тапочки...
Лишь раз сын навестил мать, привёз из дому чистый халат, а любимые валенки, в которых старушка грела ноги, забыл. Смутился, обещал завтра привезти.
Клавдия Захаровна не обиделась. Что ж ей, прошедшей страшную блокаду в Ленинграде, на такие мелочи обижаться? Носки шерстяные есть, и то ладно.
– Ты не переживай, сынок, – на покрытом сетью тонких морщин лице появилась ободряющая улыбка.
Клавдия Захаровна дрожащей рукой заправила обратно вылезшие из-под платка седые волосы.
– Мне здесь хорошо. Кровать мягкая, покушать приносят. Болезнь только измучила, но я привыкшая. Как у тебя-то дела? Как внучек мой?
Мужчина вздохнул и отвёл взгляд в сторону.
– Да нормально всё, мам. Тут дело есть одно... Ты только не подумай ничего, – сын открыл кожаный портфель и достал какие-то документы. – Квартира у тебя стоит пустая... Мы с женой подумали... Ты же то там, то в больнице. Одна. Как поправишься, мы тебя к себе заберём.
Мужчина разложил бумаги на кровати, достал ручку.
– Всё! Решено. Переезжаешь к нам. Правнук скоро у тебя родится, будешь нянчиться с ним, а квартиру твою продадим, – сын опять отвёл взгляд. – Если ты не против, конечно...
... и протянул старушке ручку.
– Мы уже всё продумали, мам. Ты не переживай. Как только на поправку пойдёшь, тут же к нам переедешь.
Клавдия Захаровна так обрадовалась скорому рождению правнука, что подписала не задумываясь. Сын же родной плохого не сделает...
... а мужчина быстро собрал бумаги, поцеловал мать в щёку.
– Всё будет хорошо, мам. Вот увидишь. Поправляйся, а я пока вещи твои к нам перевезу, – и едва не бегом выскочил из палаты.
Проходили дни, недели... Но сын так и не появлялся.
Врачи и персонал стыдливо отводили глаза, когда встречали Клавдию Захаровну в коридоре или заходили в палату. Сын женщины строго-настрого велел держать в тайне диагноз. Лишь звонил главврачу и спрашивал: «Как там мать?» Удивлялся, что несмотря на страшный диагноз и заверения специалистов, женщина всё ещё жива. Ведь обещали, что жить ей осталось всего две-три недели...
Не знала старушка-блокадница, что лежит она не в обычном городском стационаре, и шансов на поправку у неё нет. Ну а то, что больница называется мудрёным словом "Хоспис" — так нынче кого удивишь мудрёными словами заграничными...
... и поэтому Клавдия Захаровна цеплялась за жизнь из последних сил.
Каждый день она ждала и верила, что вот-вот откроются двери палаты, что любимый сынок придёт, обнимет мать и заберёт к себе. Каждый день она подходила к ресепшен и просила проводить её к лифту, чтобы встретить сына, а потом, на уже не слушающихся ногах шла к окну и подолгу стояла, молила Бога подождать, не забирать её...
... ведь сын обязательно придёт...
